2Dingo(41038)
во-во я ж как знал, шо как-минимум на СК росистов проста быть не может... фошизды - эт да, вынь да положь, а росистов - нет нипомню. )

Как и все подающие на гражданство, он должен был ответить на вопросы, касающиеся американской Конституции. Будучи скрупулезным человеком, он готовился к этому экзамену очень тщательно. Наконец сообщил, что нашел непоследовательность в Конституции: «Я открыл логически законную возможность, при которой США может стать диктатурой»

http://www.pravmir.ru/ispovedanie-velikogo-logika/

2LokoSnork(41036)
у гранитных у всех "неевклидова логика"

2LokoSnork(41033)
Мне один чех рассказывал во времена единоЧехословакии.
- У нвс в Чехословакии никаких национальных проблем нет. Все конечно знают что словаки намного глупее и ленивее чехов. Но у нас с ними нет никаких проблем по этому поводу.

2Moose(41023)
Дядя Юра, ты дурак? Какой "расизм"? Я тащем-та не щитаю восточноазиатов дебилами, я рассказываю тебе, какую социокультурную нишу они заняли в нашей стране.

В столице Туниса, городе Тунис сторонники исламистских течений пытались поджечь местный "квартал красных фонарей", который пользовался популярностью у иностранных туристов и местных жителей. Полиция и армейские подразделения пресекли поджоги, передает телеканал France24.

продолжение битвы с прокурорами.. сканы, ессно, прилагаются..:)))
http://www.lifenews.ru/news/51747

Подбаним пока Сарку с ее ненужной простыней

не могу не запостить отрывок от признанного мастера русской словесности В.Сорокина, написавшего либрето к разворачивающейся драме

Иду в прихожую, гляжу на часы: 8.03. Время терпит. В прихожей меня уже ждут провожатые: нянька с иконою Георгия Победоносца, Федька с шапкой и поясом. Надеваю шапку черного бархата с соболиной оторочкой, даю себя подпоясать широким кожаным ремнем. На ремне слева кинжал в медных ножнах, справа «Реброфф» в деревянной кобуре. Нянька между тем крестит меня:
— Андрюшенька, Храни тебя Пресвятая Богородица, святой Никола и все Оптинские старцы!
Острый подбородок ее трясется, голубенькие слезящиеся глазки смотрят с умилением. Я крещусь, целую икону святого Георгия. Нянька сует мне в карман молитву «Живый в помощи Вышняго», вышитую матушками Новодевичьего монастыря золотом на черной ленте. Без этой молитвы я на дела не езжу.
— Победу на супротивныя… — бормочет Федька крестясь.
Выхожу в сенцы. Там уж вся челядь выстроилась: скотницы, кухарка, повар, дворник, псарь, сторож, ключница:
— Здравы будьте, Андрей Данилович!
Кланяются в пояс. Киваю им, проходя. Скрипят половицы. Отворяют дверь кованую. Выхожу на двор. День солнечный выдался, с морозцем. Снега за ночь подсыпало — на елях, на заборе, на башенке сторожевой. Хорошо, когда снег! Он срам земной прикрывает. И душа чище от него делается.
Щурясь на солнце, оглядываю двор: амбар, сенник, хлев, конюшня, — все справное, добротное. Рвется кобель лохматый на цепи, повизгивают борзые в псарне за домом, кукарекает петух в хлеву. Двор выметен чисто, сугробы аккуратные, как куличи пасхальные. У ворот стоит мой «мерин» — алый, как моя рубаха, приземистый, чистый. Блестит на солнце кабиною прозрачной. А возле него конюх Тимоха с песьей головой в руке ждет, кланяется:
— Андрей Данилович, утвердите! Показывает мне голову собачью на нынешний день: косматый волкодав, глаза закатились, язык инеем тронут, зубы желтые, сильные. Подходит.
— Валяй!
Тимоха ловко пристегивает голову к бамперу «мерина», метлу — к багажнику. Прикладываю ладонь к замку «мерина», крыша прозрачная вверх всплывает. Усаживаюсь на полулежащее сиденье черной кожи. Пристегиваюсь. Завожу мотор. Тесовые ворота передо мной растворяются. Выезжаю, несусь по узкой прямой дороге, окруженной старым, заснеженным ельником. Красота! Хорошее место. Вижу в зеркало свою усадьбу, удаляющуюся. Добрый дом, с душою. Всего семь месяцев живу в нем, а чувство такое, что родился и вырос тут. Раньше имение принадлежало товарищу менялы из Казначейского Приказа Горохову Степану Игнатьевичу. Когда он во время Великой Чистки Казначейской впал в немилость и оголился, мы его и прибрали к рукам. В то лето горячее много казначейских голов полетело. Боброва с пятью приспешниками в клетке железной по Москве возили, потом секли батогами и обезглавили на Лобном месте. Половину казначейских выслали из Москвы за Урал. Работы много было… Горохова тогда, как и положено, сперва мордой по навозу вывозили, потом рот ассигнациями набили, зашили, в жопу свечку воткнули да на воротах усадьбы повесили. Семью трогать было не велено. А имение мне отписали. Справедлив Государь наш. И слава Богу.

Дорога направо сворачивает.
Выезжаю на Рублевый тракт. Хорошая дорога, двухэтажная, десяти полосная. Выруливаю в левую красную полосу. Это — наша полоса. Государственная. Покуда жив и при деле государевом — буду по ней ездить.
Расступаются машины, завидя красный «мерин» опричника с собачьей головой. Рассекаю со свистом воздух подмосковный, давлю на педаль. Постовой косится уважительно. Командую:
— Радио «Русь».
Оживает в кабине мягкий голос девичий:
— Здравы будьте, Андрей Данилович. Что желаете послушать?
Новости я все уже знаю. С похмелья хорошей песни душа просит:
— Спойте-ка мне про степь да про орла.
— Будет исполнено.
Вступают гусляры плавно, бубенцы рассыпаются, колокольчик серебряный звенит, и:

Ой, ты степь широкая,
Степь раздольная,
Широко ты, матушка,
Протянулася.
Ой, да не степной орел
Подымается.
Ой, да то донской казак
Разгуляется.

Поет Краснознаменный Кремлевский хор. Мощно поет, хорошо. Звенит песня так, что слезы наворачиваются. Несется «мерин» к Белокаменной, мелькают деревни да усадьбы. Сияет солнце на елках заснеженных. И оживает душа, очищается, высокого просит…

Ой, да не летай, орел,
Низко по земле,
Ой, да не гуляй, казак,
Близко к берегу!

С песней бы так и въехал в Москву, да прерывают. Звонит Посоха. Его холеная харя возникает в радужной рамке.
— А, чтоб тебя… — бормочу, убирая песню.
— Комяга!
— Чего тебе?
— Слово и дело!
— Ну?
— Осечка у нас со столбовым.
— Как так?
— Крамолу ему ночью не сумели подкинуть.
— Да вы что?! Чего ж ты молчал, куриная голова?
— Мы до последнего ждали, но у него охрана знатная, три колпака.
— Батя знает?
— Не-а. Комяга, скажи ты Бате сам, я стремаюсь. Он на меня еще из-за посадских зол. Страшуся. Сделай, за мной не закиснет.
Вызываю Батю. Широкое рыжебородое лицо его возникает справа от руля.
— Здравствуй, Батя.
— Здорово, Комяга. Готов?
— Я-то всегда готов, Батя, а вот наши опростоволосились. Не сумели столбовому крамолу подкинуть.
— А и не надо теперь… — Батя зевает, показывая здоровые, крепкие зубы. — Его и без крамолы валить можно. Голый он. Токмо вот что: семью не калечить, понял?
— Понял, — киваю я, убираю Батю, включаю Посоху. — Слыхал?
— Слыхал! — облегченно щерится он. — Слава тебе, Господи…
— Господь тут ни при чем. Государя благодари.
— Слово и дело!
— И не запаздывай, гулена.
— Да я уж тут.
Сворачиваю на Первый Успенский тракт. Здесь лес еще повыше нашего: старые, вековые ели. Много они повидали на своем веку. Помнят они, помнят Смуту Красную, помнят Смуту Белую, помнят Смуту Серую, помнят и Возрождение Руси. Помнят и Преображение. Мы в прах распадемся, в миры иные отлетим, а славные ели подмосковные будут стоять да ветвями величавыми покачивать…
Мда, вон оно как со столбовыми оборачивается! Теперь уже и крамолы не надобно. На прошлой неделе так с Прозоровским вышло, теперь с этим… Круто Государь наш за столбовых взялся. Ну, и правильно. Снявши голову, по волосам не плачут. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. А коли замахнулся — руби!
Вижу двоих наших впереди на красных «меринах». Догоняю, сбавляю скорость. Едем цугом. Сворачиваем. Едем еще немного и упираемся в ворота усадьбы столбового Ивана Ивановича Куницына. У ворот восемь наших машин. Посоха здесь, Хруль, Сиволай, Погода, Охлоп, Зябель, Нагул и Крепло. Батя коренных на дело послал. Правильно, Батя. Куницын — крепкий орех. Чтобы его расколоть — сноровка требуется.
Паркуюсь, выхожу из машины, открываю багажник, достаю свою дубину тесовую. Подхожу к нашим. Стоят, ждут команды. Бати нет, значит, я за старшего. Здороваемся по-деловому. Гляжу на забор: по периметру в ельнике — стрельцы из Тайного Приказа, нам на подмогу. Обложена усадьба со всех сторон еще с ночи по приказу Государеву. Чтобы мышь зловредная не пробежала, чтобы комар злокозненный не пролетел.
Но крепки ворота у столбового. Поярок звонит в калитку, повторяет:
— Иван Иваныч, открывай. Открывай подобру-поздорову!
— Без думских дьяков не войдете, душегубы! — раздается в динамике.
— Хуже будет, Иван Иваныч!
— Хуже мне уже не будет, пес!
Что верно — то верно. Хуже только в Тайном Приказе. Но туда Ивану Ивановичу уж и не надобно. Обойдемся сами. Ждут наши. Пора!
Подхожу к воротам. Замирают опричники. Бью по воротам дубиной первый раз:
— Горе дому сему!
Бью второй раз:
— Горе дому сему!
Бью в третий раз:
— Горе дому сему!
И зашевелилась опричнина:
— Слово и дело! Гойда!
— Гойда! Слово и дело!
— Слово и дело!
— Гойда! Гойда! Гойда!
Хлопаю Поярка по плечу:
— Верши!
Засуетился Поярок с Сиволаем, прилепили шутиху на ворота. Отошли все, заложили уши. Грохнуло, от ворот дубовых — щепа вокруг. Мы с дубинами — в пролом. А там охрана столбового — со своим дрекольем. Огнестрельным оружием запрещено отбиваться, а то стрельцы из лучестрелов своих хладноогненных всех положат. А по Думскому закону — с дрекольем из челяди кто выстоит супротив наезда, тому опалы не будет.
Врываемся. Усадьба богатая у Ивана Ивановича, двор просторный. Есть где помахаться. Ждет нас куча охраны да челяди с дрекольем. С ними три пса цепных, рвутся на нас. Биться с такой оравою — тяжкое дело. Договариваться придется. Надобно хитрым напуском дело государственное вершить. Поднимаю руку:
— Слушай сюда! Вашему хозяину все одно не жить!
— Знаем! — кричит охрана. — От вас все одно отбиваться придется!
— Погоди! Давай поединщиков выберем! Ваш осилит — уйдете без ущерба со своим добром! Наш осилит — все ваше нам достанется!
...
Теперь пора точку ставить. Поднимаю дубину:
— На колени, сиволапые!
В такие мгновенья все сразу видно. Ой, как видно хорошо человека русского! Лица, лица оторопевшей челяди. Простые русские лица. Люблю я смотреть на них в такие мгновенья, в момент истины. Сейчас они — зеркало. В котором отражаемся мы. И солнышко зимнее.
Слава Богу, не замутнилось зеркало сие, не потемнело от времени.
Падает челядь на колени.
Наши расслабились, зашевелились. И сразу — звонок Бати: следит из своего терема в Москве:
— Молодцом!
— Служим России, Батя! Что с домом?
— На слом.
На слом? Вот это внове… Обычно усадьбу давленую берегли для своих. И прежняя челядь оставалась под новым хозяином. Как у меня. Переглядываемся. Батя белозубо усмехается:
— Чего задумались? Приказ: чистое место.
— Сделаем, Батя!
Ага. Чистое место. Это значит — красный петух. Давненько такого не было. Но — приказ есть приказ. Его не обсуждают. Командую челяди:
— Каждый по мешку барахла может взять! Две минуты даем!
Те уже поняли, что дом пропал. Подхватились, побежали, рассыпались по своим закутам, хватать нажитое да заодно — что под руку подвернется. А наши на дом поглядывают: решетки, двери кованые, стены красного кирпича. Основательность во всем. Хорошая кладка, ровная. Шторы на окнах задернуты, да не плотно: поглядывают в щели быстрые глаза. Тепло домашнее там, за решетками, прощальное тепло, затаившееся, трепещущее смертельным трепетом. Ох, и сладко проникать в сей уют, сладко выковыривать оттудова тот трепет прощальный!
Челядь набрала по мешку барахла. Бредут покорно, как калики перехожие. Пропускаем их к воротам. А там, у пролома, стрельцы с лучестрелами дежурят. Покидает челядь усадьбу, оглядывается. Оглянитесь, сиволапые, нам не жалко. Теперь — наш час. Обступаем дом, стучим дубинами но решеткам, по стенам:
— Гойда!
— Гойда!
— Гойда!
Потом обходим его трижды по солнцевороту:
— Горе дому сему!
— Горе дому сему!
— Горе дому сему!
Прилепляет Поярок шутиху к двери кованой. Отходим, уши рукавицами прикрываем. Рванула шутиха — и нет двери. Но за первой дверью — другая, деревянная. Достает Сиволай резак лучевой. Взвизгнуло пламя синее, яростное, уперлось в дверь тонкой спицею — и рухнула прорезь в двери.
Входим внутрь. Спокойно входим. Теперь уже спешка ни к чему.
Тихо внутри, покойно. Хороший дом у столбового, уютный. В гостиной все на китайский манер — лежанки, ковры, столики низкие, вазы в человечий рост, свитки, драконы на шелке и из нефрита зеленого. Пузыри новостные тоже китайские, гнутые, черным деревом отороченные. Восточными ароматами пованивает. Мода, ничего не поделаешь. Поднимаемся наверх по лестнице широкой, ковром китайским устланной. Здесь родные запахи — маслом лампадным тянет, деревом кондовым, книгами старыми, валерьяной. Хоромы справные, рубленые, конопаченные. С рушниками, киотами, сундуками, комодами, самоварами да печами изразцовыми. Разбредаемся по комнатам. Никого. Неужели сбежал, гнида? Ходим, под кровати дубины суем, ворошим белье, шкапы платяные сокрушаем. Нет нигде хозяина.
— Не в трубу же он улетел? — бормочет Посоха.
— Никак ход тайный в доме имеется, — шарит Крепло дубиной в комоде.
— Забор обложен стрельцами, куда он денется?! — возражаю я им.
Подымаемся в мансарду. Здесь — зимний сад, каменья, стенка водяная, тренажеры, обсерватория. Теперь у всех обсерватории… Вот чего я понять никак не могу: астрономия с астрологией, конечно, науки великие, но при чем здесь телескоп? Это же не книга гадальная! Спрос на телескопы в Белокаменной просто умопомрачительный, в голове не укладывающийся. Даже Батя себе в усадьбе телескоп поставил. Правда, смотреть ему в него некогда.
Посоха словно мысли мои читает:
— Спотворились столбовые да менялы на звезды пялиться. Чего они там разглядеть хотят? Смерть свою?
— Может, Бога? — усмехается Хруль, стукая дубиной по пальме.
— Не богохульствуй! — одергивает его голос Бати.
— Прости, Батя, — крестится Хруль, — бес попутал…
— Что вы по старинке ищете, анохи! — не унимается Батя. — Включайте «ищейку»!
Включаем «ищейку». Пищит, на первый этаж показывает. Спускаемся. «Ищейка» подводит нас к двум китайским вазам. Большие вазы, напольные, выше меня. Переглядываемся. Подмигиваем друг другу. Киваю я Хрулю да Сиволаю. Размахиваются они и — дубинами по вазам! Разлетается фарфор тонкий, словно скорлупа яиц огромадных, драконьих. А из яиц тех, словно Касторы да Поллуксы — дети столбового! Рассыпались по ковру горохом — и в рев. Трое, четверо… шестеро. Все белобрысые, погодки, один одного меньше.
— Вот оно что! — хохочет Батя невидимый. — Ишь, чего удумал, вор!
— Совсем от страха спятил! — щерится Сиволай на детей.
Нехорошо он щерится. Ну, да мы детишек не трогаем… Нет, ежели приказ придавить потрох — тогда конечно. А так — нам лишней кровушки не надобно.
Ловят наши детишек визжащих, как куропаток, уносят под мышками. Там, снаружи, уж из приюта сиротского подкатил хромой целовальник Аверьян Трофимыч на своем автобусе желтом. Пристроит он малышню, не даст пропасть, вырастит честными гражданами великой страны.
На крики детские, как на блесну, жены столбовых ловятся: не выдержала супружница Куницына, завыла в укрывише своем. Сердце бабье — не камень. Идем на крик — на кухню путь ведет. Неспешно входим. Осматриваемся. Хороша кухня у Ивана Ивановича. Просторна и по уму обустроена. Тут тебе и столы разделочные, и плиты, и полки стальные да стеклянные с посудой да приправами, и печи замысловатые с лучами горячими да холодными, и хай-тек заморский, и вытяжки заковыристые, и холодильники прозрачные да с подсветкою, и ножи на всякий лад, а посередке — печь русская, широкая, белая. Молодец Иван Иванович. Какая трапеза православная без щей да каши из печи русской? Разве в духовке заморской пироги спекутся, как в печи нашей? Разве молоко так стомится? А хлеб-батюшка? Русский хлеб в русской печи печь надобно — это вам последний нищий скажет.
Зев печной заслонкой медной прикрыт. Стучит Поярок в заслонку пальцем согнутым:
— Серый волк пришел, пирожков принес. Тук-тук, кто в печке прячется?
А из-за заслонки — вой бабий да ругань мужицкая. Серчает Иван Иванович на жену, что выдала криком. Понятное дело, а то как же. Чувствительны бабы сердцем, за то их и любим.
Снимает Поярок заслонку, берут наши ухваты печные, кочергу, да ими из печи на свет Божий и вытягивают столбового с супругою. Обоя в саже поизмазались, упираются. Столбовому сразу руки вяжем, в рот — кляп — И под локти — на двор. А жену… с женой по-веселому обойтись придется. Положено так. Притягивают ее веревками к столу разделочному, мясному. Хороша жена у Ивана Ивановича: стройна телом, лепа лицом, сисяста, жопаста, порывиста. Но сперва — столбовой. Все валим из дому на двор. Там уж ждут-стоят Зябель и Крепло с метлами, а Нагул с веревкой намыленной. Волокут опричники столбового за ноги от крыльца до ворот в последний путь, Зябель с Креплом за ним метлами след заметают, чтоб следов супротивника Делу Государеву в России не осталось. На ворота уж Нагул влез, ловко веревку пристраивает, не впервой врагов России вешать. Встаем все под ворота, поднимаем столбового на руках своих:
— Слово и дело!
Миг — и закачался Иван Иванович в петле, задергался, захрипел, засопел, запердел прощальным пропердом. Снимаем шапки, крестимся. Надеваем. Ждем, покуда из столбового дух изыдет.
Треть дела сделано. Теперь — жена. Возвращаемся в дом.
— Не до смерти! — как всегда, предупреждает голос Бати.
— Ясное дело. Батя!

2LokoSnork(41018)

Речь не о ненависти. А о восприятии. Советскому обществу (и в данном случае кстати скорее всего не по причине того что оно было советским) был присущ и до сих пор не выветрился наивный первобытный расизм.

Как в анекдоте. где бабка назвала президента африканской страны обезьяной, а когда заставили извиниться, и он говорит, ничего мол, она с изумлением в ответ - Смотрите, а она ещё и разговаривает!

2LokoSnork(41018)
но щас-то народу должно быть всяко по-легше или всё ещё угнетают типа остатки ненавидимых? :)

2Moose(41011)
То есть в Латинской Америке нет Парламента, Президента, Суда, буржуазии? Ну ладно, чо, буду современным российским патриотом.

2LokoSnork(40996)

Анекдот советских времён.
Было 2 брата на Западной Краине. Один пошёл в коммунисты а другой в бандеровцы.
Первого послали в колхоз а второго в ГУЛАГ.
Прошло много лет, умер Сталин. Первый пашет на тракторе, второго выпустили из ГУЛАГа.
Прошло ещё много лет. Первый пашет на тракторе, второй вышел в первые люди в городе, заседает в исполкоме, раздаёт блага и награды.
Встресаются как то братья за бутылкой, и первый второго спрашивает - Слушай, ну как же это у тебя получается? Я вот всю жизнь в партии, и ничего не имею. А ты бывший враг народа, и тут тебе всё.
Второй брат посмеялся и говорит - так дорогой, дело то в том что в анкетах в графе родственники, ты то пишешь про меня, а я - про тебя!

Казалось бы какое отношение к немцам и корейцам? Но прямое - успехи человека в конкретном обществе зависят не только от него самого но и от того как в обществе относятся к нему. а по твоим репликам видно как советское общество относилось к этим двум народам ...

Вообще забавно мне смотреть на людей типа Снорка и Динго, которые искренне считают что в совке было жить хорошо и система была жизнеспособной ...
Я всегда задавался вопросом в те времена - кому же, всё таки в совке жить хорошо? Вот оказывается, были ... Правда что я Снорка не рассмотрел не удивительно, он таки был тогда маленький.

2kuzmich(40975)

"Что же до прусского языка, то крупнейший мировой авторитет по балтским диалектам Топоров считал, что зап. пруссы лингвистически были примерно равноудалены от вост. балтов и славян."

Этого не исключаю потому что балтские и славянские языки на самом деле достаточно близки. Но характерно что сами Романовы через раз говорили о сволём порусском и литовском происхождении. То есть на Руси того времени пруссы таки воспринимались как часть литовского общества.

Корень Рус в топонимике - довольно сложная аргументация, потому что он не всегда имеет одно и то же происхождение. Как ты сам заметил, никакие данные, ни у норманистов, ни у антинорманистов, не выводят Русь Рюрика из Пруссии. Высказывание Ивана Третьего явно взятое из литовской легенды о Палемоне (в свою очередь скорее всего высосанной из пальца) стоит слишком особняком.

2LokoSnork(40993)

Я не сзнаю какую модель строит Латинская Америка (и вообще бессмысленно говорить об одной модели применительно ко всей Латинской Америке), но ужточно не модель США. Это абсурдное мышление нынешнего российского патриота (кстати во это даже уже и не совковое) что всё что не Россия - это США.

Ладно, выдалась пятничная минутка.
Притча эпохи всеобщего бартера.
В одном царстве-государстве, местный Овцеёб решил провести работу по увеличению своей отары.
Проблемы было 2: это ветхая овчарня, из которой волки постоянно таскали ягнят, и овраг, который приходилось обходить за несколь км да еще по узкой горной тропке, чтобы привести овец на хорошее пастбище. Ремонт овчарни и строительство моста решали эти проблемы. Кое-какой лес был на землях Овцеёба, недостающий он еще наменял на овец . Но нужны были металлоизделия: гвозди, скобы и пр. крепеж, который можно было обменять у Кузнеца, но ценились они тогда недешево. Можно было обменять на овец, уменьшив их поголовье, но Овцеёб справедливо рассчитал, что увеличение поголовья за счет строительства овчарни и моста как раз за год компенсирует эти расходы аж в 2-м размере.
Выгоднее было попробовать взять в долг у Кузнеца. Кузнец был готов одолжить железо, но справедливо рассудил, что его риски надо компенсировать, т.к. за год может произойти всякое и потом, почему его сегодняшний труд должен быть компенсирован в рассрочку через год? Сошлись на взаимовыгодном бартере: через год Овцеёб за изделия Кузнеца дает в 1,5 раза больше овец, чем это было принято на рынке в данный момент. Как видим, пока никто не остался в накладе. Ну, кроме долбоёбов, которым нечего поменять ни у Овцеёба, ни у Кузнеца.
Построив мост и овчарню, Овцеёб через год расплатился с Кузнецом оговоренным количеством овец.
Однако, всегда найдется вышеозначенный долбоёб, которому это не по нраву. И таки нашелся, звали его все, как ни странно, Долбоёб. Доблбоёб стал подзуживать народ, что мол сделка Овцеёба и Кузнеца, привела к повышению обменной цены на овец, т.к. Овцеёб будет компенсировать свои дополнительные затраты, через увеличение обменного курса.
Народец был в основном еще малость первобытный и повелся на «лжицу» Долбоёба, возникла угроза народных волнений. Пришлось вмешаться Правителю для определения правых и виноватых. Сперва он поинтересовался, действительно ли за овец стали требовать более высокий обменный курс. Распаленный глупый народ, поддавшись «лжице», недовольно гудел, как бы подтверждая это, Долбоёб по обыкновению, прыгал как макака и провокационно верещал.
Первое слово взял Кузнец и сказал примерно следующее.

- Я не планировал разводить овец и поэтому хотел обменять все поголовье на нужные мне товары. Это было бы нелегко и долго, если бы я менял овец по тому же номиналу, что и Овцеёб, поэтому я стал их менять по более низкому обменному курсу и быстро получил все, что мне надо. Так что лично я дороже овец не менял, я менял их дешевле.
Те, кто менял овец у Кузнеца, подтвердили его слова.
Потом говорил Овцеёб:
- Когда Кузнец начал менять своих овец, мои обмены «встали», т.к. он их менял по более низкому курсу и народ пошел к нему. Вскоре и мне пришлось понизить обмены, но когда его овцы кончились, я опять вернулся к старому обменному курсу. Но за это время, видимо, все кому надо приобрели овец и обменная торговля замедлилась и чтобы не терять время, я вернулся к обменному курсу Кузнеца. т.е. к более низкому, чем был ранее.
Те, кто менял овец у Овцеёба подтвердили эти его слова.
Долбоёб стал очень нервничать и невнятно кричать что-то вроде «разорвиебало».
-Что ты там опять плетешь, идиот!? – рассердился Правитель.
Какой-то грязный бродяга из толпы попытался объяснить, что Долбоёб говорит про гамбургеры, но его тут же затолкали в сточную канаву.
Правитель, был мудрый человек и понял, что для его страны такие обменные сделки принесут много пользы: появиться больше баранины на рынках и мостов через овраги. Одновременно ему стало ясно, что Долбоёбы загубят его страну и народ. Он отпустил с миром Овцеёба и Кузнеца, а Долбоёба изгнал из государства.
Овцеёб же задумался и стал пересчитывать свои обменные курсы и перспективы. Оказалось, что восстановление овчарни и строительство моста могут через пару лет очень сильно увеличить поголовье овец и их некуда будет девать и придется снизить обменный курс еще больше.
Вот так Овцеёб обменял металл на несуществующих овец, построил овчарню, мост и странным образом вскоре увеличил количество «существующих» овец в своей овчарне.

Судьба же Долбоёба тоже известна, он стал Вечным Долбоёбом, бродил, смущал народ в государствах, те разваливались и люди примыкали к тому государству, где Правитель догадался выгнать Болбоёба санными тряпками.
------------------
Справка. В данной сделке, ссудный процент составил 50% годовых.

я не уверен что все остались на своих местах
вот например что пишут тут http://www.infosud.ru/incident_news/20110218/251880460.html

"Игнатенко уже отстранен от должности на время проверки."

А в периоды чисток связи рвутся. К гадалке не ходи.

2Сара Джессика Паркер(41004)

уже не часть

под новый год опричнину учредили

http://www.rg.ru/2010/12/30/sledstvenny-komitet-dok.html

2Dingo(41000)
Союз-то невеликий, но копоти достаточно. Как минимум, это делает вероятность признания Осетии совсем уж ничтожной. Хотя, может, это никому и не надо, не исключая и самой Осетии.

2LokoSnork(40997)
Что ж, 80% - цифра убедительная. Остается дождаться очередных выборов и победы коммунистов.

http://www.gazeta.ru/politics/2011/02/18_a_3530238.shtml

Если двадцать лет назад жители ГДР бурно поддержали идею воссоединения Германии, то они, похоже, явно не собирались жить так, как им пришлось жить на самом деле. И сегодня 80 % жителей той части Германии, которая была поглощена ФРГ, хотят жить как раз в ГДР.

Еще более интересно, что почти такая же доля жителей Западной Германии, старой ФРГ хотели бы жить там же, то есть в Германской Демократической Республике. Со временем, наверное, может возникнуть вопрос о том, кто же все-таки кого присоединил. И какую единую Германию имели в виду те немцы, которые выступали за объединение в 1989 году.
http://www.novopol.ru/-nemtsyi-hotyat-v-gdr-text82598.html

ГДР оставил шрам на теле Великой Германии и он нескоро затянется. Не так скоро, как шрам нацизма.
http://newtimes.ru/articles/detail/28189?comsort=N
Что говорить о России, которая вся состоит из шрамов советизма и тут и сям чувствуется его поганая отрыжка?

2easy(40989)
Да не, зачем, давай перейдём к теме "какая бы не была страна, к какой бы цивилизации не относилась, главное, какую модель она строит". Можно на примере Южной Америки в сравнении с США.